Директор Центра защиты прав СМИ Галина АРАПОВА — о цензуре и цензорах. Продолжение беседы в «Новой газете»
— От чего сейчас больше всего приходится защищать редакции?
— Самое большое количество вопросов связано с претензиями Роскомнадзора по статье 4 закона о СМИ — «злоупотребление свободой массовой информации». Количество вариаций претензий по 4-й статье очень активно растет. Это и недопустимость писать о способах суицида, о детях — жертвах насилия, о способах изготовления и производства наркотиков, публиковать «экстремистские материалы»… А 4-я статья — это если есть два предупреждения от Роскомнадзора в течение года, то все — издание может потерять свидетельство о регистрации и будет закрыто по решению суда.
Еще часто журналисты советуются по готовящимся публикациям — начиная от серьезных журналистских расследований и заканчивая материалами, где мягко кого-то критикуют. Потому что это всегда риски, что подадут иск по защите чести и достоинства или возбудят уголовное дело по клевете. Часто мы выверяем с журналистами формулировки, чтобы они были безопасными с юридической точки зрения, чтобы не было проблем после публикации.
Очень много вопросов и по законодательству о рекламе. Потому что штрафы там очень большие: от 100 тысяч рублей и выше.
«Следователи летали целыми пачками»
— Статья о клевете уже два года как вернулась в Уголовный кодекс. Это статья частного обвинения? То есть человек сам должен заявление написать?
— Да, клевета относится к уголовным делам частного обвинения, дело возбуждается и рассматривается мировым судьей по заявлению потерпевшего. Но если потерпевший не уверен, кто именно является автором «клеветнической» публикации или не знает, где он живет, — он пишет заявление в правоохранительные органы. Те возбуждают дело, ищут подозреваемого, проводят предварительное расследование и передают все в мировой суд. Но главное, что оправдательных приговоров по уголовке у нас в стране меньше одного процента… А когда потерпевшие — большие начальники, как правило, наблюдается прямо интенсивная работа с участием следователей по особо важным делам, как будто речь о поимке серийного убийцы.
Вот сенатор от Сахалина Александр Верховский сильно обиделся на публикацию на интернет-портале «СахалинМедиа». Там была статья, опубликованная со ссылкой на открытое письмо жителей одного из рыболовецких поселков, которые жаловались, что сенатор выкупил у них паи на вылов рыбы, а все, что обещал — улучшить инфраструктуру, вложиться в детские садики, в новые рабочие места, — этого сделано не было. По большому счету, там не было оснований даже для иска о защите чести и достоинства. Но он же сенатор! Там реально поставили на уши следственный комитет Сахалина и Владивостока. Обыски были и на Сахалине, и в редакции головного офиса во Владивостоке — это редакция интернет-холдинга PrimaMedia. Из-за обычной критической публикации следователи летали с Сахалина во Владивосток целыми пачками. Два года выносили мозг редакции и главному редактору, а потом прекратили дело за истечением срока привлечения к уголовной ответственности. И тут же Верховский подал иск о защите чести и достоинства на пять миллионов рублей. Подтверждает свою правоту документами из того же уголовного дела. Вот какие немыслимые государственные ресурсы были задействованы, сколько бюджетных денег было потрачено — ради чего? Чтобы показать потом в Москве, что никто на него на Сахалине не жаловался, все журналисты придумали?
— Когда возбуждается уголовное дело, во время обысков из редакции могут изъять технику?
— Могут, да. Потому что это одно из следственных действий, которое могут в рамках расследования предпринимать и по УПК, и по закону об оперативно-разыскной деятельности. Имеют право производить выемку документов, информационных носителей — начиная от компьютеров и заканчивая личными мобильниками, флешками. Не факт, что что-то найдут, но изъять имеют право. В редакции «СахалинМедиа» в день обыска было четыре следователя, выгребли все, даже то, что было в сумках у работников редакции. Во владивостокской редакции в то же самое время было человек десять.
И в этой ситуации нарушения формально нет — потому что возбуждено уголовное дело. Хотя Европейский суд по делу крупного международного медиахолдинга «Санома» против Нидерландов признал изъятие оборудования редакции, компьютеров журналистов в рамках уголовного дела нарушением статьи 10 Европейской конвенции — это ставит под серьезную угрозу конфиденциальность источников информации журналистов. В принципе, это решение для нас уже является обязательным… Но, видите, в реальности статья «клевета» Уголовного кодекса не такая уж безобидная. Она позволяет при желании такие маски-шоу устраивать, что мама не горюй. И штрафы огромные, до пяти миллионов.
«Рецидивист» Афанасьев и другие
— А кто больше всего «обижается»? И много ли таких дел?
— Не так много, надо честно сказать. Вот исков о защите чести и достоинства — сотни, если не тысячи. По статистике, многие годы их было порядка 4—5 тысяч в год, не только против журналистов — вообще по всем случаям распространения порочащих сведений в целом. Сейчас меньше. Я слышала в выступлении одного из судей Верховного суда статистику за прошлый год — где-то около двух тысяч исков, из них половина — это к журналистам. Просто сейчас появились новые механизмы воздействия на журналистов и редакции — блокировка интернет-сайтов, жалобы по экстремизму и так далее.
Яркие примеры по клевете за последние пару лет — вот это сахалинское. Потом Михаил Афанасьев, он в Хакасии возглавляет интернет-журнал «Новый фокус». Афанасьев — вообще «рецидивист» фактически, на него раз 17 уголовные дела возбуждали, всегда безуспешно, и вот возбудили по клевете. У него тоже все изъяли — и дома, и в офисе, три месяца был под подпиской о невыезде, пока не обжаловали эту меру пресечения, и три месяца его СМИ фактически не функционировало.
«Потерпевший» там тоже был высокопоставленный человек — заместитель министра внутренних дел Хакасии полковник Злотников. Само дело выеденного яйца не стоило — Афанасьев назвал Злотникова лжецом в заголовке. «Вы лжец, полковник Злотников». Такой высокий литературный стиль. И там был повод — Злотников дал заведомо ложные показания по административному делу в отношении Афанасьева, когда того «закрывали» на 15 суток якобы за неповиновение полицейским. Злотников сказал, что Афанасьев толкал двух беременных женщин на капот служебного автомобиля полиции. Вызвали двух свидетелей, тех самых женщин, которые сказали, что их никто не толкал, тем более Афанасьев, наоборот, как раз туда приходил в их интересах, их защищать. И суд прямо указал, что показания полковника Злотникова опровергаются показаниями свидетелей. По логике, это против Злотникова должно было быть возбуждено дело за дачу заведомо ложных показаний. Как вы понимаете, этого не случилось. Вместо этого он подал жалобу на Афанасьева и возбудили уголовное дело по клевете и оскорблению представителя власти. Мы помогали местному адвокату и добились оправдательного приговора.
Да и у «Новой газеты» было дело — после интервью Михаила Аншакова Елене Масюк, по-моему, за рассказ про бизнес на территории храма Христа Спасителя. Это было первое дело после возврата клеветы в Уголовный кодекс. Аншакова признали виновным и назначили ему штраф в 100 тысяч рублей. Так что хоть и единичные, зато яркие дела. И как вы видите, все обиженные люди очень не простые.
Чему не рад Роскомнадзор
— Что вы думаете о роли Роскомнадзора во всех этих историях про СМИ? Вот недавно заметка выходила по поводу самоубийства школьницы, так там вся новость состояла из плашек «согласно закону запрещено»…
— В Саратове, да! А сейчас только так и приходится.
Знаете, Роскомнадзор был всегда довольно мирным органом. Мы давно работаем, почти 20 лет. И у нас никогда больших претензий к Роскомнадзору не было, потому что он выполнял достаточно рутинную, зачастую техническую функцию регистрации СМИ и контроля за соблюдением редакциями закона о СМИ. Контролировал направление обязательного экземпляра, правильность указания выходных данных — какие-то формальности, короче. Фактически был заявительный характер регистрации СМИ. Ты должен правильно оформить документы — и тебя регистрируют в любом случае.
В последние года три-четыре на них начали навешивать новые функции, и у меня такое ощущение, что сам Роскомнадзор этому уже не рад. Сейчас из них делают какой-то политический сыск. Они теперь контролируют соблюдение и «Закона об информации, информационных технологиях и защите информации» — то, что называют «законом о блогерах», «Законом Лугового» — это все поправки в этот закон; и «Закона о персональных данных», и «Закона о защите детей от информации, причиняющей вред их развитию и здоровью» — это когда требуется возрастная маркировка — «18+», «16+»… Внесудебную блокировку сайтов тоже на них повесили, матюки из интернета они же вылавливают.
На самом деле объем того, что они сейчас должны делать, превышает их оперативные возможности. Может, это, конечно, и хорошо… Но все это в совокупности говорит об очень пристальном контроле государства за работой СМИ, который поручен Роскомнадзору. И каждая новая поправка к Закону о СМИ, каждая депутатская инициатива означают, что Роскомнадзор будет вынужден присылать редакциям все новые уведомления.
Вот года полтора назад внесли изменения, что нельзя писать о детях, которые являются жертвами преступлений. Роскомнадзор начал вылавливать теперь и эту информацию. А это — можете себе представить? Потерялся ребенок, всем миром его ищут — «Лиза Алерт», волонтеры, полиция, местные жители… Вот когда его ищут, редакция имеет право публиковать информацию об этом ребенке, помогая в его поисках, особенно по просьбе полиции: фотография, рост такой-то, цвет глаз, был одет в такую-то одежду, — потому что это в его интересах. В тот момент мы еще не знаем, пострадал он от преступления или просто потерялся. А вот когда его нашли, и не дай бог, со следами насилия или убитым, упоминание имени этого ребенка на страницах газеты или в интернете — это уже нарушение, влекущее предупреждение Роскомнадзора по статье 4 Закона о СМИ. Интернет-издания должны удалять всю ранее опубликованную информацию, а печатные издания не могут рассказать, чем закончилась эта история. Если только не получат разрешение писать об этом от родителей. А представьте себе журналиста, рвущегося к убитым горем родителям за формальным письменным разрешением упомянуть имя их ребенка в газете?
«По совокупности публикаций»
— Еще хотела спросить про внесудебную блокировку сайтов. Она сейчас возможна за любые нарушения, так получается?
— Оснований для блокировки довольно много. Но внесудебная блокировка, так называемый «закон Лугового» (это поправки к «Закону об информации, информационных технологиях и защите информации»), должна действовать только в трех случаях: распространение призывов к участию в массовых беспорядках, призывов к участию в экстремистской деятельности и призывов к участию в массовых мероприятиях, проводимых с нарушением закона. Проблема в том, что экстремистская деятельность — понятие размытое, а массовые мероприятия, проводимые с нарушением закона, — это, по сути дела, сейчас любой митинг, который или не согласован, или просто еще не получено уведомление от мэрии о согласовании на момент публикации.
Согласитесь, что призыв — это все-таки лингвистическая форма. Какое-то побудительное предложение — приходите, примите участие, поддержите нас… На практике же получается, что мы даже понять не можем, за что блокируют, потому что блокируют на самом деле не по закону, а по понятиям. Наш юрист Светлана Кузеванова вела дело о блокировке «Ежедневного журнала», и в суде открытым текстом представитель Генпрокуратуры сказала, что ресурс заблокирован не за конкретные публикации с призывами, а «по совокупности публикаций и за общую направленность сайта» — это цитата. Такая же позиция Генпрокуратуры была и по блокировке Граней.ру.
— Она в суде это сказала? Это есть в протоколе?
— Да, это прозвучало в судебном процессе. И судья признал блокировку законной. Отличный судебный процесс, очень показательный. В законе четко прописана процедура: Генпрокуратура принимает решение о блокировке, сообщает Роскомнадзору, Роскомнадзор — интернет-провайдеру, тот блокирует страницу и сообщает самому ресурсу: вас заблокировали из-за такой-то конкретной публикации. Они должны сказать, что в этой публикации не так. Что там: призыв к массовым беспорядкам или к экстремистской деятельности? Редакция обязана этот текст убрать. Роскомнадзор проверяет, действительно ли они его убрали, и после этого дает указание интернет-провайдеру или оператору связи разблокировать ресурс, что и должно происходить «незамедлительно». А вот скажите, как редакция удалит текст, если ей не говорят, что надо удалить?
— Я-то думала, высылается какое-то письмо, где объясняется, что…
— Должно. Но не высылалось. Мы направляли запрос об истребовании этого документа, чтобы хотя бы понять, из-за чего блокировка была произведена. Ждали месяц, нам не ответили. В кулуарах, в коридоре, представитель Генпрокуратуры намекнула: «Возможно, из-за вашего раздела по освещению судебных процессов по Болотной». Что значит — «раздела»? Там в разделе тысячи публикаций. Под конец судебного процесса Генпрокуратура представила-таки документ… Вот цитата: «Изучением информационных массивов, размещаемых на страницах указанных ресурсов (grani.ru, ej.ru, kasparov.ru —Е.К.), установлена их единая тематическая направленность — освещение публичных мероприятий неправоменого характера на территории Российской Федерации. В частности на сайте «Ежедневный журнал» обнаружен раздел «Болотное дело». Из содержания размещаемых в указанном подразделе публикаций следует, что проводимые с нарушением установленного порядка протестные акции, являются приемлемой и необходимой формой выражения гражданской позиции, и, по сути, являются призывами к участию в подобных мероприятиях». Поэтому «Ежедневный журнал» до сих пор заблокирован, как и «Грани». Никто не знает, что надо удалить. Мы проиграли в Мосгорсуде, готовим жалобу в Европейский суд.
«Не надо расстраивать народ»
— А вот интересно, читатели — они замечают изменение контента СМИ или нет?
— Ну, те, которые читали «Ежедневный журнал», а потом перестали иметь доступ к нему, наверное, успели это заметить, а те, которые только телевизор смотрят,— нет, телевизор же не блокируют.
— Телевизор у нас не заблокируют никогда.
— У нас в России очень сильно, как мне кажется, аудитория делится по источникам информации, по тому, кто откуда получает новости. Аудитория, источники информации которой подвергаются такому прессингу со стороны контролирующих органов, они все это видят. Они наблюдают за ужесточением, замечают нарастающие ограничения, блокировки. По крайней мере, они имеют возможность об этом прочитать.
— Я даже не про блокировку, блокировка — это уже такая радикальная история. А вот, например, есть в Ярославле газета «Северный край», есть люди, которые все время ее читают. И вот когда-то «Северный край» мог позволить себе писать про самоубийства, в том числе про самоубийства среди подростков, про подростковую преступность, а потом вдруг круг тем начинает сужаться, сужаться, сужаться…
— Кстати, не знаю. Может, люди вообще подумали, что просто в стране жить стало лучше? — А вот если журналисты напишут статью, где скажут: «Люди! Мы не пишем об этом не потому, что этих явлений в нашей стране нет, а потому, что, если мы об этом напишем, нас закроют, нас заблокируют. Поэтому мы, чтобы хоть о чем-то иметь возможность писать, эти темы, к сожалению, обходим стороной», — если журналисты об этом напишут, может быть, читатели и обратят внимание: о, правда, перестали писать о детях, перестали писать о самоубийствах, перестали анализировать межконфессиональные и межнациональные конфликты. А может, до этого они думали, что и конфликтов нет, поэтому о них не пишут. Мне кажется, журналистам имеет смысл иногда говорить, что их поле деятельности настолько сужается, что они должны уже переходить на эзопов язык или вообще писать только о прогнозах погоды и составлять кроссворды.
— То есть стоит иногда писать про себя, да?
— Иногда имеет смысл это делать, потому что не каждый читатель настолько вдумчив, чтобы проанализировать изменение контента. Кто-то видит это, а кто-то считает, что это не изменение условий работы журналистов, а изменение ситуации в стране. Стало лучше — вот журналисты и пишут обо всем так радостно.
— Года два назад было какое-то потрясающее предложение — не помню даже, от какой фракции, — про нормирование в СМИ количества положительных и отрицательных новостей. Положительно эмоционально окрашенных и отрицательно эмоционально окрашенных.
— 70 процентов на 30. Потому что не надо расстраивать народ.
— Да, да, да! Прям хотелось найти этих людей и спросить их нежно: как вы думаете, кто из нас расстраивает народ? Готовы ли вы обеспечить нам это же соотношение в реальности — 70 на 30 хотя бы?
— Вообще, периодически появляются такие законопроекты, которые вызывают сомнения в психическом здоровье их авторов. Например, был феерический законопроект, который запрещал публиковать, а точнее признавал нарушающей «Закон о защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию» информацию о легкомысленном отношении к сексуальным функциям.
При этом экономика разваливается, социальная сфера в кризисе, пенсионный фонд замораживается, а у нас только и занимаются тем, что регулируют работу журналистов.
— Получается, через законы для нас, журналистов, редактируют реальность.
— А что, между прочим, так вполне можно подрегулировать реальность до состояния более позитивненькой. Не пишут о плохом — значит, плохого вроде как и нет, об этом же не пишут. Люди же верят, что журналисты освещают ровно то, что происходит. Журналистика — это же зеркало реальности.
— Похоже, Дума наконец нащупала хороший и экономичный способ улучшать жизнь страны.
