Юрист Светлана Кузеванова о практике применения ст. 128.1 УК РФ, по которой судят Алексея Навального.
В Бабушкинском суде Москвы продолжается заседание по делу о клевете, в которой обвиняют политика Алексея Навального. В июне прошлого года Следственный комитет России возбудил уголовное дело против оппозиционера из-за твита, в котором он назвал снявшихся в агитационном ролике за поправки к Конституции «холуями», «позором страны», «людьми без совести» и «предателями». Среди людей, снявшихся в ролике, таких как дизайнер Артемий Лебедев, актер Иван Охлобыстин, оказался и ветеран Великой Отечественной войны Игнат Артеменко. Он счел слова Алексея Навального в отношении себя клеветой. Старший юрист Центра защиты прав СМИ (внесен Минюстом в реестр иностранных агентов) Светлана Кузеванова рассказала “Ъ” о судьбе уголовной статьи за клевету и прокомментировала процесс Алексея Навального.
— Алексея Навального судят из-за его комментария в Twitter, в котором он не называл никаких имен и фамилий. Насколько здесь с юридической точки зрения обоснованы обвинения в клевете?
— Клевета, как и любые другие виды дел по диффамации (распространение порочащих сведений, клеветнических или оскорбительных),— это всегда дела, в которых затрагиваются личные, неимущественные права. Человек, в отношении которого говорится что-то порочащее, нелицеприятное, может пойти в суд, только если лично он персонифицирован, узнаваем. Если очевидно, про кого конкретно эта информация распространяется. И за много лет и в международной, и в российской практике сложился совершенно устоявшийся подход, стандарт в рассмотрении таких дел: если лицо неузнаваемо, если организация конкретно не называется, то не возникает и права на защиту чести, достоинства или деловой репутации.
Если я высказываю какие-то вещи про абстрактных чиновников, полицию, коррупционеров, пенсионеров, ветеранов — кого угодно, то люди, относящие себя к этой группе, не могут подать иск о диффамации или заявление о клевете, это юридически некорректно.
Клевета в юридическом смысле должна быть адресной. И в деле Навального, насколько я могу судить, адресного высказывания не было.
— На первом заседании по делу против Алексея Навального не было определенности в вопросе о том, кто же все-таки написал заявление о клевете — ветеран, его внук или какое-то третье лицо. Кто вообще может подавать заявление о клевете?
— По заявлению потерпевшего возбуждаются уголовные дела частного обвинения, и они могут быть прекращены, если стороны примирились. Тут нет предварительного расследования, дознания, обвинение поддерживает сам потерпевший, и заявление подается в мировой суд. Категорий таких дел мало, всего три: причинение легкого вреда здоровью, побои и наша клевета. Но здесь имеется в виду самая обычная клевета по ч. 1 ст. 128.1, без таких квалифицирующих признаков, как публичное распространение, распространение в СМИ или в интернете. А вот ч. 2 ст. 128.1, по которой судят Навального, относится к делам публичного обвинения. Дело возбуждает дознаватель по чьему угодно заявлению, необязательно самого потерпевшего, насколько я понимаю, и дело как раз рассматривает суд общей юрисдикции.
— Что касается самого высказывания Алексея Навального в Twitter — оно может считаться клеветой?
— Клевета, в отличие от гражданского иска о диффамации,— это уголовное преступление. И разница между этими двумя правонарушениями состоит в том, что клевета — это всегда распространение заведомо ложных фактологических сведений. Это означает, что человек заранее знал, что распространяет ложь, и сознательно это делал с целью нанесения вреда чьей-то репутации. Я сомневаюсь, что Навальный оценивал свое высказывание как ложное или правдивое, потому что он явно выражал свое мнение по вопросу, который считал для себя и других людей очень значимым. И если смотреть на высказывание про «холуев», то его сложно считать сведениями в том смысле, как это понимает закон. Это скорее оценочные суждения.
Как мы будем проверять, действительно ли кто-то «холуй» и действительно ли он «предатель»? Это оценка.
Да, она критическая, да, она чувствительная и болезненная для ветерана, который прошел войну и для которого это очень обидно. Тем не менее это все равно оценка.
— В чем разница между клеветой и гражданско-правовыми формами диффамации?
— Диффамация в общем смысле — это распространение порочащих сведений. А дальше бывают ее разные конфигурации: распространение порочащих недостоверных сведений, просто недостоверных и заведомо ложных порочащих — это как раз клевета. Классический состав гражданско-правовой диффамации — это недостоверные порочащие сведения, но распространяющий их человек мог не знать, что они ложные, а добросовестно заблуждаться или ошибаться.
— А в клевете, получается, всегда должен быть преступный умысел?
— Да, и следствие и суд должны установить умысел распространителя клеветы и доказать его.
— Почему, как вы думаете, в так называемом деле ветерана против Навального возбудили дело о клевете, а не об оскорблении?
— Оскорбление — это всегда высказывание мнения в неприличной форме, и, на мой взгляд, слова Навального не дотягивают ни до клеветы, ни до оскорбления, потому что нет в них ничего неприличного. Но неприличную форму высказывания обычно определяет экспертиза.
Человек, который обиделся, волен выбирать любой путь защиты, и один другого не исключает и ему не противоречит. Он может хоть одновременно подавать гражданский иск о диффамации и заявлять о клевете.
— 30 декабря 2020 года в закон о клевете (ст. 128.1 УК РФ) были внесены изменения, которые критикуют юристы и другие эксперты. Что принципиально изменилось?
— Добавилось два момента. Во-первых, законодатели отдельно закрепили возможность наказывать за клевету в интернете. За это и раньше наказывали, но по общей норме, а сейчас распространение клеветнической информации в интернете является квалифицирующим признаком наряду с публичной клеветой и клеветой в СМИ, что наказывается серьезнее. То есть теперь, если вы оклеветали кого-то в интернете, вы будете подвергнуты более тяжелому наказанию, чем если бы вы это сделали, например, другим способом.
А второе изменение — в законе о клевете появилось понятие так называемых индивидуально неопределенных лиц. Сюда как раз попадают разные группы — начиная от депутатов и заканчивая воспитателями детских садов.
— Что здесь вызывает сложности для юристов?
— Во-первых, совершенно непонятен механизм защиты этих индивидуально неопределенных групп людей. Как проверять заведомую ложность или достоверность сведений в отношении абстрактной группы? Это серьезным образом меняет саму концепцию диффамации. В отношении абстрактной группы можно разжигать рознь, ненависть, но нельзя ущемить ее достоинство. Какая может быть репутация, например, у чиновников администрации или студентов воронежского университета? Тут вообще много вопросов: как будет проходить порядок возбуждения таких дел и как будут выноситься эти решения? Эти поправки идут совершенно вразрез как с международными стандартами ведения дел о диффамации, так и с на самом деле позитивно сложившейся судебной практикой в России. Потому что практика по делам о диффамации в России — одна из немногих качественных на самом деле.
— Что значит — она была качественной, можете пояснить?
— В России за год рассматривается порядка 4 тыс. судебных дел о диффамации, большая часть из которых — гражданские иски. Половина из них касается представителей прессы и медиа, а другая — это просто граждане и организации, которые между собой что-то выясняют, защищают свою репутацию. И наработано уже много качественных разъяснений Верховного суда, толкующих, как судам правильно рассматривать подобные дела.
В 1990-е и начале 2000-х российские суды еще не понимали, как правильно разграничивать оценки и факты, что публичным фигурам должна предоставляться меньшая степень защиты, а публикациям, в которых очевиден общественно значимый интерес, должно предоставляться больше защиты.
Из-за этого было много одновременно грустных и смешных дел, когда суды признавали совершенно очевидные оценки фактами и требовали доказать их достоверность. Например, мы вели в ЕСПЧ одно из самых ярких дел — «Чемодуров против России», защищали журналиста из Курска, который назвал губернатора Александра Руцкого «ненормальным». Руцкой в 2000 году подал на него в суд и выиграл, хотя журналист утверждал, что имел в виду не состояние психического здоровья губернатора, а характеризовал его решения. В 2007 году ЕСПЧ признал эти слова классической формой свободы выражения мнения, а журналист, как человек, стоящий на страже общественных интересов, имел право таким образом прокомментировать действия политика.
В 2005 году Верховный суд принял постановление, разъясняющее, как правильно рассматривать эту категорию дел, и вот там уже были отражены все важные принципы, международные стандарты с учетом практики ЕСПЧ. И нынешние поправки противоречат этим стандартам, в том числе в части про индивидуально неопределенных лиц.
— Почему в 2012 году клевету так быстро вернули в УК, буквально спустя несколько месяцев после ее декриминализации?
— Мне кажется, что показательной была и сама декриминализация. Это тот случай, когда декриминализировали таким образом, чтобы показать, что отказываться от этого на самом деле никто не собирается. Если вспомнить, в 2011 году декриминализировали только общие составы клеветы и оскорбления. А специальные составы, которые касались представителей власти, судей и других специфических категорий лиц, в УК остались. И через три-четыре месяца клевету вернули в УК с еще большими суммами штрафов. Что парадоксально, мы вокруг себя имеем постсоветские страны, среди них Кыргызстан и Казахстан, в которых нет уголовной ответственности за клевету.
Даже постсоветские страны идут по пути отказа от этого, потому что весь мир говорит, что за слова порочащего характера человек не может быть привлечен к уголовной ответственности.
Возможны административная ответственность, компенсация морального вреда, но не уголовное преследование.
— Дел о клевете стало больше в связи с возвращением клеветы в УК?
— Клевета как статья работает не так часто, и уголовных дел в отношении обычных людей крайне мало. А если такие есть, то они редко доходят до суда. Опять же, уголовные процессы о клевете — это, как правило, дела с непростыми потерпевшими, внушительным административным ресурсом или политической волей. Например, сейчас мы ждем решения ЕСПЧ по жалобе пенсионера Евгения Шевелева из деревни Медведево Республики Марий Эл. В 2014 году на митинге в Йошкар-Оле он раскритиковал качество дорог города. Глава республики Леонид Маркелов обвинил пенсионера в клевете за фразу «Как воры в законе ставят своего смотрящего за городом Йошкар-Ола, так и воры над законом поставили своего смотрящего Маркелова со своими подручными, распилят они наш бюджет и наплевать им на нас». Суд в России признал Евгения Шевелева виновным в уголовном преступлении и оштрафовал на 20 тыс. руб.
— Создается впечатление, что даже суду непросто разобраться, где клевета, где оскорбление, а где — оценочное суждение.
— Стоит подчеркнуть, что наличие такого безумного числа составов в разных кодексах, наказывающих, по сути, за одно и то же, говорит о чрезмерности законодательного регулирования диффамации. И на практике получается, что статья за клевету часто используется как инструмент для сведения счетов, подавления, когда надо заткнуть неудобного человека — политика, активиста или журналиста. Поэтому этих дел не так много.
Источник: Мария Литвинова, Коммерсантъ
