ЕВРОПЕЙСКИЙ СУД ПО ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА
Первая секция
ДЕЛО «РЕЗНИК против РОССИИ»
(Reznik v. Russia)
(Жалоба № 4977/05)
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
Страсбург
4 апреля 2013 г.
Данное решение будет признано окончательным в соответствии с условиями, изложенными в п.2 статьи 44 Конвенции. Текст решения может подвергнуться редакторской правке.
В деле Резника против России,
Европейский Суд по правам человека (Первая секция), заседая Палатой, в состав которой вошли:
Изабель Берро-Лефевр, председатель,
Мирьяна Лазарова Трайковска,
Джулия Лафранк,
Линос-Александр Сицильянос,
Эрик Моз,
Ксения Туркович,
Дмитрий Дедов, судьи,
и Сорен Нильсен, юрист секции,
проведя 12 марта 2013 г. тайное совещание,
вынес следующее решение, которое было принято в этот же день:
ПРОЦЕДУРА
1. Дело было начато после подачи жалобы (№4977/05) против Российской Федерации в соответствии со ст. 34 Конвенции о защите прав и основных свобод человека («Конвенция») гражданином России, Генри Марковичем Резником («Заявитель») 5 февраля 2005 г.
2. Интересы Заявителя представлял г-н А. Макаров, адвокат, практикующий в Москве. Интересы российского правительства («Правительство») представляли г-н П. Лаптев и г-жа В. Милинчук, бывшие представители Российской Федерации в Европейском Суде по правам человека.
3. Заявитель утверждал, в частности, что было нарушено его право на свободное выражение мнения.
4. 15 сентября 2006 г. о жалобе было сообщено Правительству. Было также принято решение рассмотреть вопросы приемлемости и существа жалобы одновременно (п. 1 ст. 29).
ФАКТЫ
I. Обстоятельства дела
5. Заявитель родился в 1938 г. и проживает в Москве. Он адвокат и президент Адвокатской палаты Москвы.
A. Происшествие с адвокатом г-на Ходорковского
6. 25 октября 2003 г. г-ну Ходорковскому, совладельцу компании «Юкос», были предъявлены обвинения в совершении уголовных преступлений, и он был взят под стражу. 27 октября 2003 г. он был переведён в следственный изолятор ИЗ‑99/1 в Москве, находящийся в ведомстве Министерства юстиции Российской Федерации (далее «следственный изолятор»).
7. 30 октября 2003 г. адвокат, г-жа A., согласилась представлять интересы г-на Ходорковского в уголовных разбирательствах.
8. 11 ноября 2003 г. г-жа A. встретилась со своим доверителем в следственном изоляторе. На выходе из учреждения её остановил смотритель г-н Б., который обвинил её в том, что при ней находились неразрешённые к выносу с территории материалы, которые дал ей г-н Ходорковский.
9. Судя по протоколу личного досмотра, датированного тем же днём, г-н Б. «обследовал вещи и одежду адвоката, г-жи A.» и изъял два документа: печатный документ, касавшийся дела в отношении соответчика г-на Ходорковский, и разорванная написанная от руки записка. Протокол был подписан г-ном Б., г-жой A. и двумя тюремными офицерами, присутствовавшими при обыске. Стороны согласились с тем, что один из них был мужчиной (г-н Ф.); личность и пол второго служащего вызвали споры: Правительство утверждало, что это была женщина, «Л-ва»; Заявитель настаивал на том, что это был мужчина, «Л-вич».
10. По утверждению следователей в записке содержались указания относительно того, как оказывать давление на свидетелей и вмешиваться в ход расследования. 22 декабря 2003 г. Министерство юстиции обратилось к Адвокатской палате Москвы с требованием лишить г-жу A. статуса адвоката за действия в нарушение закона и профессионального этического кодекса. Заявитель, будучи президентом Адвокатской палаты Москвы, выступил с публичной критикой требования Министерства юстиции.
Б. Телевизионное обсуждение происшествия
11. 25 декабря 2003 г. канал «НТВ» пригласил Заявителя и г-на Буксмана, начальника Главного управления Минюста по Москве, принять участие в ток-шоу «Страна и мир» для обсуждения происшествия с г-жой A. Это обсуждение передавалось в прямом эфире около 10 вечера.
12. Уже на первых минутах обсуждения Заявитель попросил г-на Буксмана выразить мнение относительно известных событий и оснований для требования о лишении адвокатского статуса. Г-н Буксман не дал определённого ответа, заявив, что этот вопрос не находится в его компетенции.
13. Затем ведущий задал Заявителю вопрос об отношениях между Адвокатской палатой Москвы и Министерством юстиции тоном, намекающим на их натянутость. Заявитель не согласился с существованием какой-либо напряжённости и добавил:
«Должен сказать, что мы тоже провели проверку по делу адвоката А. Никакой записки Ходорковского на волю не передавалось. Все основания для проведения обыска, который, кстати сказать, был проведен мужчинами — они шарили по телу женщины-адвоката! — не было. А любые доказательства, полученные незаконным путем, не имеют юридической силы. В записях адвоката А. нет ничего абсолютно, что давало бы основания для прекращения ее статуса».
14. Затем ведущий дал слово г-ну Буксману, который сказал, что между Адвокатской палатой Москвы и Министерством юстиции существовали нормальные профессиональные отношения.
В. Разбирательства по делам о защите чести, достоинства и деловой репутации
15. 8 января 2004 г., следственный изолятор ИЗ-99/1 и надзиратели г-н Б. и г-н Ф. подали иски о защите чести, достоинства и деловой репутации в отношении Заявителя и телевизионной компании «НТВ» в Черёмушкинский районный суд Москвы. Они утверждали, что высказывание Заявителя о том, что офицеры-мужчины «обшарили» г-жу A. и провели личный «обыск», ложно, так как в действительности они лишь «досмотрели» её документы. Поскольку в национальном законодательстве разграничиваются понятия «обыск» и «досмотр», утверждение Заявителя равносильно обвинению в нарушении российских законов, что не соответствует действительности и наносит ущерб как профессиональной репутации следственного изолятора, так и чести и достоинству его сотрудников. Они требовали опровержения и возмещения морального вреда.
16. В разбирательствах по делам о защите чести и достоинства районный суд заслушал показания многих свидетелей и, в частности, надзирателей следственного изолятора, участвовавших в происшествии с адвокатом A. Один из них, г-н Л-вич, показал следующее:
«Мне позвонили по телефону и пригласили для составления протокола. Когда я прибыл в кабинет, там находились г-жа A., г-н Б. и г-н Ф. Б. занимался составлением протокола. A. схватила листок бумаги и начала разрывать его. Мы отняли документ [у неё], я подписал протокол и ушёл».
17. Г-жа A. описала то, как у неё отняли документы:
«Меня подвергли унизительной процедуре, как для женщины и как для адвоката. Материалы по защите у меня отобрали силой. Как можно забрать материалы, не тронув меня, если я не отдавала их? … Мог ли быть какой-либо иной контакт кроме телесного, если я прижала материалы к груди, а сотрудники тюрьмы вырывали их у меня? Они касались не только моих рук. [Они касались] одежды, которая покрывала моё тело».
18. Тем временем, 3 февраля 2004 г. совет Адвокатской палаты Москвы официально отклонил требование Министерства о лишении г-жи A. статуса адвоката. Совет пришёл к выводу о том, в частности, что досмотр, которому подверглась г-жа A. 11 ноября 2003 г., и изъятие её материалов были незаконными.
19. 10 июня 2004 г. районный суд принял постановление по иску о защите чести, достоинства и деловой репутации, постановив следующее:
«В результате судебного слушания было установлено, что 25 декабря 2003 г. в прямом эфире было передано телевизионное обсуждение между… г-ном Буксманом и адвокатом г-ном Резником на канале «НТВ». Ведущие не редактировали содержание высказываний ни г-на Буксмана, ни г-на Резника… Г-н Буксман находился на прямой связи с ведущим, а ответчик г-н Резник присутствовал в студии. Судя по видеозаписи, которую рассмотрел суд… , г-н Буксман и ответчик делали утверждения полемического характера. Участники задавали друг другу вопросы и отвечали на вопросы ведущих. …
Суд считает, что утверждения ответчика [г-на Резника] были лишь выражением его мнения о событии, которое привлекло внимание общественности и широко обсуждалось в это время. Во время шоу «Страна и мир» 25 декабря 2003 г. государственный служащий и адвокат провели обсуждение, во время которого они выразили разные мнения об одном событии. Утверждения ответчика г-на Резника не были оскорбительными и не наносили ущерба чести, достоинству или профессиональной репутации истцов. Ответчик, отвечая на вопрос ведущего, не упомянул ни следственного изолятора № 1, ни истцов Ф. и Б. …
Истец, следственный изолятор № 1, заявил о нарушении прав отдельных лиц, а не самого учреждения № 1. … В настоящем деле утверждения ответчика, г-на Резника, не содержали обвинений в адрес истца, следственного изолятора № 1, равно как утверждения г-на Резника не нанесли вред его репутации. Из этого следует, что требования следственного изолятора № 1 незаконны и необоснованны, поскольку истец добивается опровержения обвинений в отношении своих служащих.
Требования истцов Ф. и Б. также необоснованны, поскольку в утверждениях ответчика не упоминались никакие фамилии, тем более фамилии истцов. Кроме этого,… там не было ни упоминания их места работы или проживания, ни их внешности или характерных черт, воинского звания или должности; обсуждение не сопровождалось показом фотографий или видеоматериалов с изображением истцов; не было и воспроизведения записи их голосов. Следовательно, утверждения ответчика не содержали никакой информации, наносящей ущерб чести или достоинству г-на Ф. или г-на Б.
[Суд отклоняет как] необоснованные доводы следственного изолятора № 1 относительно того, что этому обсуждению предшествовал показ изображения здания и его почтового адреса, которые могли позволить телезрителям узнать следственный изолятор № 1 «Матросская тишина». Ни г-н Буксман, ни г-н Резник не упомянули следственный изолятор № 1 в своих ответах. К тому же, решение о показе материала с изображением здания и его адреса принял канал «НТВ», однако истцы не подали иска о защите чести, достоинства и деловой репутации в отношении канала….
Учитывая изложенное выше, суд приходит к заключению о том, что требования необоснованны и должны быть отклонены».
20. Следственный изолятор, г-н Б., и г-н Ф. — все обжаловали это решение.
21. 10 августа 2004 г. Московский городской суд отменил постановление районного суда и удовлетворил иски о защите чести, достоинства и деловой репутации всех трёх истцов со следующим обоснованием:
«…заключение [районного] суда относительно того, что утверждения, высказанные ответчиком в телешоу в прямом эфире, не наносили ущерба репутации [истцов], неверно. Эти утверждения нанесли ущерб чести и достоинству сотрудников тюрьмы Ф. и Б. и профессиональной репутации следственного изолятора № 1, так как они содержали в себе непосредственное обвинение в том, что мужчины-сотрудники тюрьмы провели обыск адвоката-женщины в унизительной манере ….
Из утверждений свидетелей г-на Л-вича и г-на T., протокола личного досмотра и заключений Квалификационного совета Адвокатской палаты Москвы следует, что сотрудники тюрьмы не проводили обыск г-жи A., вопреки утверждению г-на Резника, но [районный] суд не принял этот факт во внимание… закон разграничивает понятия «досмотр» и «обыск», и ответчик г-н Резник, как профессиональный адвокат, не мог этого не знать. Хотя в своём распоряжении он имел надёжную информацию о том, что сотрудники тюрьмы провели досмотр документов г-жи A., но не обыскивали её, он сделал ложные утверждения в телешоу в прямом эфире…
Далее, [городской] суд не может согласиться с заключением [районного] суда о том, что ответчик [г-н Резник] не назвал никого из истцов по имени… Это заключение противоречило резолютивной части постановления, в которой [районный] суд констатировал, что это происшествие…имело место на территории следственного изолятора № 1 и касалось изъятия записки у г-жи A. … Канал «НТВ» показал здание по ул. Матросская тишина, 18, и ответчик г-н Резник позднее сделал оспоренные утверждения. При таких обстоятельствах, оказывалась под угрозой профессиональная репутация следственного изолятора № 1, и у него появлялись основания добиваться судебной защиты от оскорбления чести, достоинства и деловой репутации. Истцы Ф. и Б., которые являлись сотрудниками следственного изолятора, принявшими участие в досмотре бумаг [г-жи A.]… также имели основания обратиться в суд с таким же иском».
22. Городской суд обязал Заявителя выплатить по 20 руб. г-ну Б. и г-ну Ф. в качестве возмещения морального вреда. Канал «НТВ» был обязан передать опровержение.
II. Применимое национальное законодательство и практика
A. Конституция Российской Федерации
23. Ст. 29 гарантирует свободу мысли и выражения мнения, вместе со свободой СМИ.
Б. Гражданский кодекс
24. В ст. 152 говорится о том, что гражданин вправе требовать по суду опровержения порочащих его честь, достоинство или деловую репутацию сведений, если распространивший такие сведения не докажет, что они соответствуют действительности. Гражданин, в отношении которого распространены сведения, порочащие его честь, достоинство или деловую репутацию, вправе наряду с опровержением таких сведений требовать возмещения убытков и морального вреда, причиненных их распространением.
В. Личный досмотр и личный обыск
25. Личный досмотр, досмотр вещей, находящихся при физическом лице осуществляются в случае необходимости в целях обнаружения орудий совершения либо предметов административного правонарушения (ст. 27.7 п. 1 КоАП). Досмотр вещей осуществляется уполномоченными на то должностными лицами в присутствии двух понятых. (ст. 27.7 п. 3).
26. Подозреваемый в совершении уголовного преступления может быть подвергнут личному обыску (ст. 93 УПК). Личный обыск лица производится только лицом одного с ним пола и в присутствии понятых и специалистов того же пола, если они участвуют в данном следственном действии (п. 3 ст. 184).
27. Федеральный закон № 103-ФЗ от 15 июля 1995 г. «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений» устанавливает, что при наличии достаточных оснований подозревать лиц в попытке проноса запрещенных предметов, веществ и продуктов питания сотрудники мест содержания под стражей вправе производить досмотр их вещей и одежды при входе и выходе с территорий мест содержания под стражей (часть 6 ст. 34).
ПРАВО
I. Преполагаемое нарушение статьи 10 Конвенции
28. Заявитель обратился с жалобой на несоразмерное ограничение своего права на свободное выражение мнения, гарантированное в ст. 10 Конвенции, в которой сказано:
«1. Каждый имеет право свободно выражать свое мнение. Это право включает свободу придерживаться иного мнения и свободу получать и распространять информацию и идеи без какого- либо вмешательства со стороны публичных властей …
2. Осуществление этих свобод, налагающее обязанности и ответственность, может быть сопряжено с определенными формальностями, условиями, ограничениями или санкциями, которые предусмотрены законом и необходимы в демократическом обществе в интересах национальной безопасности, территориальной целостности или общественного порядка, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья и нравственности, защиты репутации или прав других лиц, предотвращения разглашения информации, полученной конфиденциально, или обеспечения авторитета и беспристрастности правосудия».
A. Доводы сторон
1. Правительство
29. Правительство выдвинуло ряд причин, по которым утверждение Заявителя следовало рассматривать как утверждение о факте, нежели оценочное суждение. По мнению Правительства, было важно, что он принял участие в известном ток-шоу в своём официальном качестве президента Московской палаты. Аудитория воспринимала его как хорошо осведомлённого человека, имевшего полномочия оценивать предполагаемые нарушения прав адвокатов и предпринимать соответствующие действия. Учитывая, что «российская общественность традиционно относится к властям и их представителям с недоверием», аудитория была бы более склонна верить словам хорошо известного адвоката, чем словам действующего начальника управления Министерства юстиции. Ответственность Заявителя за его утверждения нельзя приравнивать к ответственности журналиста, поскольку он воспринимался как государственный служащий, распространяющий достоверную информацию.
30. Говоря о содержании утверждения Заявителя, Правительство привело довод о том, что вступительное предложение относительно расследования дела г-жи A. создавало впечатление того, что Заявитель намеревался сообщить о его выводах. Таким образом, следующие предложения могли истолковываться только как общее изложение сделанных выводов, т.е. установленных фактов и их характеристики в законе. Это не могло быть лишь выражением личного мнения Заявителя. Заявитель представил ситуацию г-жи A. как конкретный пример нарушения закона со стороны властей.
31. Правительство полагало, что фактологический характер утверждения Заявителя не переставал быть таковым из-за того, что он не назвал фамилии тюремных надзирателей или не упомянул следственный изолятор, потому что ток-шоу предшествовал рассказ о следственном изоляторе ИЗ-99/1 Москвы, и были показаны тюремное здание и его почтовый адрес. Фамилии тюремных надзирателей стали известны общественности ранее после их упоминания в СМИ. С точки зрения Правительства, для удовлетворения иска о защите чести и достоинства было достаточно, чтобы, по крайней мере, один телезритель (включая адвокатов, сотрудников тюрьмы, родителей и друзей истцов) смог бы проследить связь между обвинением в незаконных действиях со стороны тюремных надзирателей, выдвинутым Заявителем, с одной стороны, и г-н Ф. и г-н Б., с другой. Подробное описание ситуации, представленное Заявителем, сделало их узнавание «простым и очевидным». К тому же, манера, в которой Заявитель описал происшествие, а также вопрос о том, наносило ли ущерб репутации истцов использование слова «обшарили», были несущественны. Истцы понесли ущерб по причине того, что Заявитель высказал обвинение в нарушении закона, независимо от того, в какую словесную оболочку он его облёк.
32. Правительство утверждало, что обвинение со стороны Заявителя в том, что г-жу A. обыскали надзиратели мужского пола, не соответствовало действительности. В соответствии с протоколом от 11 ноября 2003 г. досмотр был проведён двумя мужчинами (Ф. и Б.) и одной женщиной (Л-вой), и г-жа A. подверглась «досмотру», а не «обыску». «Досмотр» может проводиться мужчинами, если запрещённые предметы выдаются добровольно, или если досмотр касается только вещей нарушителя, а не его самого. Правительство утверждало, что Заявитель ловко манипулировал словами «обыск» и «досмотр», утверждая, что для проведения обыска не было оснований. И действительно, оснований для обыска не было, и г-жа A обыскана не была, но досмотр требовался на основании ст. 34 «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений», потому что г-жа A. была заподозрена в передаче запрещённого материала от г-на Ходорковского. Этот письменный материал был найден и изъят у неё.
33. Наконец, Правительство подчеркнуло, что Заявитель (опытный адвокат, которому должно быть известно различие между «обыском» и «досмотром) высказал своё обвинение на телевизионном канале, который вещает не только на Россию, но также и на европейские страны. Его утверждения были равносильны отрицательной оценке того, как г-н Ф. и г-н Б. выполняли свои служебные обязанности и безосновательно очернили профессиональную репутацию следственного изолятора. Поэтому вмешательство было необходимо для защиты государственных служащих от необоснованных словесных выпадов (здесь они сослались на дело «Лесник против Словакии» (Lešník v. Slovakia), № 35640/97, п. 53, ЕСПЧ 2003‑IV).
2. Заявитель
34. Заявитель не согласился с доводом Правительства о том, что оспоренное утверждение следовало расценивать как утверждение о факте, а не как выражение его субъективного мнения. Он заявил, во-первых, что оно было сделано в контексте открытой дискуссии между ним и государственным чиновником на тему, вызывавшую большой общественный интерес. Ведущий не представил его в официальном качестве президента Московской палаты, и его ролью в ходе обсуждения была роль адвоката и правозащитника и давнего члена Московской Хельсинской группы.
35. По словам Заявителя, острие его критики было направлено не на следственный изолятор или его надзирателей, поскольку, описывая происшествие, он использовал безличное слово «мужчины». Его нельзя считать ответственным за то, что перед шоу был показан видеоматериал, в котором фигурировало здание следственного изолятора: он не принимал и не утверждал решений по составлению программы передач и не мог знать, какой материал будет показан непосредственно перед его выступлением. Кроме этого, номер следственного изолятора назван не был, а в материале была лишь показана уличная табличка, что делало следственный изолятор неузнаваемым в глазах телеаудитории, не имевшей представления ни о количестве следственных изоляторов в Москве, ни об улицах, на которых они расположены. Заявитель также добавил, что ко времени показа передачи фамилии г-на Б. и г-на Ф. ни разу не упоминались в прессе и были неизвестны аудитории.
36. Заявитель утверждал, что, вопреки утверждению Правительства, ни одна женщина не принимала участие в досмотре г-жи A., и не присутствовала при нём. Протокол личного досмотра был подписан майором Л-вичем, заместителем помощника начальника тюрьмы, и тот же майор Л-вич предстал в качестве свидетеля перед районным судом. Участие женщины-надзирателя не было упомянуто ни одним из сотрудников следственного изолятора или каким-либо из многочисленных органов, проводивших расследование этого происшествия, включая прокуратуру, суды, Министерство юстиции и Квалификационный совет Московской палаты.
37. Утверждение относительно мужчин, касавшихся тела женщины-адвоката имело под собой достаточную фактологическую основу. Г-жа A. подтвердила перед районным судом, что надзиратели вырвали материалы, которые она прижимала к груди. В своём отчёте от 11 ноября 2003 г. г-н Б. также отметил, что досмотр касался «вещей и одежды» A., и что она сопротивлялась изъятию материалов, что может быть воспринято только как указание на тесный физический контакт между мужчинами-надзирателями и г-жой A.
38. Заявитель указал на то, что в обиходном использовании слова «обыск» и «досмотр» очень схожи по смыслу. Во время своего выступления он ориентировался не на своих знающих коллег, а на телеаудиторию, пользуясь языком доступным и понятным обычным зрителям. Для неспециалиста оттенки юридического значения терминов «обыск» и «досмотр» были неразличимы, и эти слова вполне могли использоваться как синонимы. Заявитель отметил, что даже российское законодательство не даёт точного определения этих терминов, благодаря которому их можно было бы разграничивать. Он также процитировал ряд публикаций в печатных СМИ, касавшихся этого происшествия, в которых использовались слова «обыск/обыскана», которые, однако, не стали основанием для подачи иска о защите чести, достоинства и деловой репутации со стороны следственного изолятора или его надзирателей.
39. Резюмируя, Заявитель полагал, что он изложил свой сбалансированный субъективный взгляд на происшествие с участием г-жи A., который основывался на заключениях проверки Московской палаты. В результате проверки был сделан вывод о том, что досмотр г-жи A. был проведён с нарушением применимого законодательства. Проверка опровергла обвинение в том, что у г-жи A. находилась записка от г-на Ходорковского, каковое подозрение стало основанием для обследования её вещей и одежды сотрудниками тюрьмы. Независимо от того, расценивалась ли процедура как «обыск» или как «досмотр», в любом случае осмотр мужчинами-надзирателями женщины-адвоката был незаконным. Таким образом, Заявитель изложил, полно и добросовестно, факты в том виде, в котором они были ему известны, не прибегая к преувеличению и не выходя за приемлемые рамки свободы слова. Вмешательство не было необходимо в демократическом обществе, и постановление Московского городского суда возымело «охлаждающий эффект» не только на Заявителя, но также и на других юристов, отпугнув их от того, чтобы вносить вклад в дискуссии на темы, представляющие общественный интерес.
Б. Приемлемость
40. Суд считает, что эта жалоба не является явно необоснованной с точки зрения п. 3 (a) ст. 35 Конвенции. Он далее отмечает, что другие основания считать эту жалобу необоснованной отсутствуют, поэтому она должна быть объявлена приемлемой.
В. Существо
41. Стороны не оспаривают то обстоятельство, что постановление Городского суда в разбирательствах по иску о защите чести, достоинства и деловой репутации явилось вмешательством в осуществление Заявителем своего права на свободное выражение мнения, гарантированное в п. 1 ст. 10. Вмешательство имело законное основание, а именно ст. 152 Гражданского кодекса, которая позволяла пострадавшей стороне добиваться судебной защиты своей репутации и претендовать на возмещение морального вреда. Оно также преследовало законную цель защиты репутации или прав других с точки зрения п. 2 ст. 10.
42. Остаётся установить лишь то, было ли вмешательство «необходимо в демократическом обществе». Проверка на необходимость требует от Суда определить, отвечало ли вмешательство «острой общественной необходимости», было ли оно соразмерно преследованной законной цели, и были ли причины, приведённые национальными властями в его обоснование, существенными и достаточными (см., среди многих других источников, «Линдон, Очаковский-Лоран и Жюли против Франции» Lindon, Otchakovsky—Laurens and July v. France [БП], № 21279/02 и 36448/02, п. 45, ЕСПЧ 2007‑IV). При определении того, существовала ли такая необходимость, и какие меры следовало принять в этой связи, национальным властям предоставляются определенные рамки усмотрения. Задача Суда при осуществлении надзорных функций состоит не в замещении национальных властей, а скорее в пересмотре в соответствии со ст. 10, в свете всего дела целиком, решений, которые они приняли сообразно своим рамкам усмотрения. Выполняя это, Суд должен убедиться в том, что национальные власти применили стандарты в соответствии с принципами, закреплёнными в ст. 10 и, кроме этого, что при принятии своих решений они основывались на разумной оценке существенных фактов (см. «Дичанд и другие против Австрии» (Dichand and Others v. Austria), № 29271/95, п. 38, 26 февраля 2002 г., с дальнейшими ссылками).
43. Суд отмечает с самого начала особенный контекст настоящего дела. Утверждение, которое повлекло за собой иск о защите чести, достоинства и деловой репутации, было сделано Заявителем в ходе телевизионной дискуссии, в которой приняли участие он и сотрудник Управления Минюста по Москве. Это обсуждение вращалось вокруг требования Министерства юстиции лишить г-жу A., адвоката г-на Ходорковского, её статуса. Г-н Ходорковский – ранее один из самых состоятельных людей в России и держатель контрольного пакета акций крупной нефтяной компании (см. «Ходорковский против России» (Khodorkovskiy v. Russia), № 5829/04, п. 7, 31 мая 2011 г.) – в тот момент находился в московском следственном изоляторе. Уголовный процесс в отношении него и стратегия его защиты были вопросами, представлявшими значительный интерес для общества и СМИ. Требование лишить члена его команды адвокатского статуса, скорее всего, вызвало новую волну интереса. Однако в тексте постановления Московского городского суда нет никаких свидетельств того, что Городской суд провёл балансировку интереса защиты репутации истцов и необходимости соблюдения стандарта Конвенции, который требует наличия очень веских причин для обоснования ограничений дискуссий на темы, вызывающие общественный интерес (см. «Годлевский против России» (Godlevskiy v. Russia), № 14888/03, п. 41, 23 октября 2008 г., и «Красуля против России» (Krasulya v. Russia), № 12365/03, п. 38, 22 февраля 2007 г.). Суд делает вывод о том, что национальный суд не выказал понимания того, что национальное дело касалось конфликта между правом на свободное выражение мнения и защиту репутации (см. «Дюндин против России» (Dyundin v. Russia), № 37406/03, п. 33, 14 октября 2008 г.).
44. Заявитель — профессиональный адвокат и президент Московской палаты. Следует признать, что особый статус адвокатов обуславливает их ведущую роль при отправлении правосудия в качестве посредников между общественностью и судами, и такая роль объясняет наличие обычных ограничений поведения членов адвокатской палаты. Однако, как неоднократно подчеркивал Суд, адвокаты также вправе свободно выражать своё мнение и открыто комментировать отправление правосудия при условии, что в своей критике они не переступают определённые границы (см. «Киприану против Кипра» (Kyprianou v. Cyprus) [БП], № 73797/01, п.п. 173-174, ЕСПЧ 2005‑XIII; «Амихалакиоаэ против Молдовы» (Amihalachioaie v. Moldova), № 60115/00, п. 27, ЕСПЧ 2004‑III; и «Никула против Финляндии» (Nikula v. Finland), № 31611/96, п. 45, ЕСПЧ 2002‑II, с дальнейшими ссылками). Суд не находит убедительным аргумент Правительства о том, что в силу своей профессиональной принадлежности и должности, Заявителю следовало продемонстрировать особую тщательность в подборе слов. Во-первых, он говорил, обращаясь к непрофессиональной аудитории телезрителей, а не собранию специалистов. Слово «обыск» обычно и приемлемо в обиходном языке для адекватного описания сущности процедуры, которой подверглась г-жа A. В таких обстоятельствах, Заявителю нельзя предъявлять претензии в менее точном подборе слов, чем если бы он обращался к суду с речью или письменным заявлением. Во-вторых, по замыслу, формат обсуждения между Заявителем и государственным чиновником способствовал обмену мнениями или даже спору в таком виде, при котором выражаемые мнения уравновешивали бы друг друга, и эта дискуссия приковывала бы к себе внимание зрителей. Ведущий задавал вопросы участникам, некоторые из которых намекали на существование напряжения в отношениях между Министерством юстиции и Московской палатой. Поскольку обсуждение передавалось в прямом эфире, у Заявителя не было возможности переформулировать свои мысли или изложить их вновь более изящно до того, как они становились достоянием общественности. Далее, другой участник дискуссии являлся представителем Министерства юстиции. Получив слово после Заявителя (см. п. 14 выше), он мог бы опровергнуть любое обвинение, которое сочтёт недостоверным и изложить собственный взгляд на происшествие, чего он решил не делать (сравн. «Филатенко против России» (Filatenko v. Russia), № 73219/01, п. 41, 6 декабря 2007 г., и «Гюндуз против Турции» (Gündüz v. Turkey), № 35071/97, п. 49, ЕСПЧ 2003-XI).
45. Суд далее напоминает о том, что вмешательство в осуществление права на свободное выражение мнения является соразмерным законной цели защиты репутации других, только если существует объективная связь между оспоренным утверждением и человеком, обратившимся с иском о защите чести, достоинства и деловой репутации. Одного лишь личного предположения или субъективного восприятия публикации как порочащей недостаточно для того, чтобы установить, что данный человек оказался непосредственно затронутым определённой публикацией. В обстоятельствах конкретного дела должно быть нечто, что заставит рядового читателя почувствовать, что рассматриваемое утверждение оказало прямое влияние на заявителя, или что критика была направлена именно на него. Эти принципы также применимы в сфере телевизионного и радиовещания (см. дело Годлевского, упомянутое выше, п. 44; Филатенко, упомянутое выше, п. 45, и «Дюльдин и Кислов» (Dyuldin and Kislov v.Russia), № 25968/02, п. 44, 31 июля 2007 г.). Неоспоримым фактом в настоящем деле является тот, что ни отдельные истцы (два тюремных надзирателя) ни обратившееся в суд юридическое лицо (московский следственный изолятор) не были упомянуты в речи Заявителя. Городской суд признал, вместе с тем, что все они были вправе подать иск о защите чести, достоинства и деловой репутации, так как выступлению Заявителя предшествовал показ материала с изображением здания следственного изолятора. Правительство также добавило, что тюремных надзирателей можно было узнать, потому что их фамилии появлялись в других СМИ ранее. Эти причины не кажутся Суду достаточными. Обсуждение транслировалось в прямом эфире, и Заявитель не мог знать о том, какой материал был выбран редактором в качестве вступления к этой дискуссии. Возражение Правительства о том, что к этому времени фамилии г-на Б. и г-на Ф. уже были известны общественности, не было подкреплено никакими материалами печатных или зрительных СМИ, тогда как Заявитель представил набор газетных статей, в каждой из которых они назывались «тюремные охранники» без упоминания их фамилий и званий. В любом случае степень виновности Заявителя в оскорблении чести и достоинства не должна выходить за пределы его собственных слов, и на него нельзя возлагать ответственность за утверждения или обвинения, выдвинутые другими людьми, будь то телевизионный редактор или журналисты. Факт остаётся фактом – в утверждении Заявителя не было ничего, что способствовало бы определению личности истцов, которых он описал безлично как «мужчин» без каких-либо указаний на их фамилии или место работы. В таких обстоятельствах, Суд считает, что национальны власти не представили достаточных причин для установления объективной связи между оспоренным утверждением и отдельными истцами в деле о защите чести, достоинства и деловой репутации.
46. Обращаясь к содержанию утверждения Заявителя, Суд считает, что нет необходимости выносить решение относительно спора между сторонами о том, было ли известное утверждение оценочным суждением или фактологическим утверждением. Суд всегда придерживался той позиции, что даже оценочное суждение безо всякой фактологической основы может быть чрезмерным, и что здесь применима проверка, направленная на выяснение наличия или отсутствия достаточно точного и надёжного фактологического основания соразмерного характеру и степени обвинительного утверждения (см. «Педерсен и Баадзгаард против Дании» (Pedersen and Baadsgaard v. Denmark) [БП], № 49017/99, п. 78, ЕСПЧ 2004‑XI; «Йерусалем против Австрии» (Jerusalem v. Austria), № 26958/95, п. 43, ЕСПЧ 2001‑II, и «Де Хаес и Гийселс против Бельгии» (De Haes and Gijsels v. Belgium), 24 февраля 1997 г., п. 47, Отчёты о постановлениях и решениях 1997‑I). Заявитель сообщил, что адвокат A. не делала попыток взять какой-либо материал у своего доверителя, и что поэтому не было никаких причин подвергать её этому обыску. Он добавил, что обыск был проведён мужчинами, которые «шарили» по её телу. Московский городской суд в своём постановлении, и впоследствии Правительство в своих письменных обращениях в Суд, не поднимали вопрос об использовании Заявителем слова «шарили», но настаивал на том, что утверждение было порочащим, потому что подразумевало нарушение закона со стороны тюремных надзирателей.
47. Суд уже рассмотрел происшествие вокруг г-жи A. в жалобе поданной её доверителем, г-н Ходорковским. Было установлено, в частности, что в российском законодательстве отсутствует положение, которое бы явно запрещало бы адвокату делать заметки во время встреч с доверителем, и что, по-видимому, глава 34 закона «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений», касающаяся досмотра посетителей, имеющих при себе запрещённые предметы (процитирован в п. 27 выше), была неприменима в контексте встреч ответчика и адвоката. Принимая это во внимание, Суд постановил, что записка г-жи A. «[являлась] по существу, привилегированным материалом, что власти не имели разумных оснований полагать, что адвокат и доверитель злоупотребили своей привилегией, и что записка [была] изъята у г-жи A. намеренно и в самоуправной манере» (см. Ходорковский, упомянутое выше, п.п. 199-201). Подобные же выводы были изложены в решении совета Московской палаты, которое отклоняло требование Министерства юстиции о лишении г-жи A. статуса адвоката (см. п. 18 выше). Эти выводы представляли собой достаточную фактологическую основу для утверждения Заявителя о том, что досмотр г-жи A. был лишён юридических оснований.
48. Относительно обращения, которому, по словам Заявителя, подверглась г-жа A. со стороны тюремных надсмотрщиков, Правительство провело разграничение между «обыском» и «досмотром», заявив, что последний – в отличие от первого – мог также проводиться мужчинами, и, помимо этого, что в досмотре принимала участие надзиратель-женщина. Вначале Суд отмечает, что присутствие женщины, по-видимому, является предположением, которое основывается на подписи под протоколом досмотра, которая может быть прочитана и как мужская («Л-вич»), и как женская («Л-ва») фамилия. В действительности, в ходе национальных разбирательств никогда не упоминалось женщина по фамилии Л-ва или любой другой фамилии, тогда как надзиратель-мужчина Л-вич давал показания в районном суде. Г-н Л-вич подтвердил со свидетельской трибуны, что он присутствовал в кабинете, в котором находились г-жа A. и надзиратели Б. и Ф., что он изъял документ у г-жи A., и что он поставил свою подпись под протоколом досмотра (см. п. 16 выше).
49. Суд не считает решающим то обстоятельство, что Заявитель описал процедуру как «обыск», а не как «досмотр». Во-первых, как уже упоминалось выше, тонкости правовой терминологии не являются значительными для обывателей, из которых состоит телеаудитория. Во-вторых, выпад Заявителя был главным образом нацелен против надзирателей-мужчин, которые позволили себе обыскать одежду адвоката-женщины. Это явилось нарушением требований национального законодательства, в котором ясно сказано, что и личный досмотр, и личный обыск должны проводиться лицами той же половой принадлежности и в присутствии двух понятых (см. п.п. 25 и 26 выше). Наконец, Суд замечает, что в протоколе личного досмотра было указано, что надзиратели обследовали не только вещи, но также и одежду г-жи A. В ходе разбирательств по делам о защите чести, достоинства и деловой репутации она заявляла, что у неё были изъяты печатные материалы, которые она прижимала к груди (см. п. 17 выше). Даже притом что слово «обшарили» кажется несколько преувеличенным, Суд не считает, что Заявитель вышел за пределы допустимой критики, пытаясь найти способ выразить своё возмущение действиями надзирателей-мужчин. В свете сказанного выше, Суд приходит к заключению о том, что утверждения Заявителя основывались на достаточной фактологической основе, и что Московский городской суд принял решение, не имея результатов приемлемой оценки применимых фактов.
50. Относительно санкции, применённой против Заявителя, Суд напоминает об «охлаждающем эффекте», который оказывает страх перед наказанием на свободу выражения мнения (см., среди прочих дело Никула, упомянутое выше, п. 54, и «Кумпана и Мазаре против Румынии» (Cumpǎnǎ and Mazǎre v. Romania) [БП], № 33348/96, п. 114, ЕСПЧ 2004‑XI). Этот эффект, который пагубно сказывается на состоянии общества, одновременно является фактором, который касается соразмерности, и поэтому обоснованием для, санкций, наложенных на Заявителя, который, как Суд заявил выше, имел право обнародовать подробности этого события. Хотя штраф в размере 20 руб. был ничтожен с точки зрения размера, проведение разбирательств по делам о защите чести, достоинства и деловой репутации в отношении президента Адвокатской палаты Москвы в контексте национального процесса было способно возыметь «охлаждающий эффект» на его свободу выражения мнения. В любом случае, эта санкция не была обоснована в свете факторов, изложенных выше (сравн. «Аксель Спрингер АГ против Германии» (Axel Springer AG v. Germany) [БП], № 39954/08, п. 109, 7 февраля 2012 г.).
51. Таким образом, Суд пришёл к выводу о том, что Заявитель был вправе изложить своё мнение на общественном форуме по вопросу, представляющему общественный интерес, и что его утверждения имели фактологическое основание. С другой стороны, Московский городской суд не усмотрел того, что национальные разбирательства касались конфликта между правом на свободное выражение мнения и необходимостью защиты репутации. Эти недочёты подталкивают к заключению о том, что стандарты, в соответствии с которыми национальные власти рассматривали иски о защите чести, достоинства и деловой репутации в отношении Заявителя не соответствовали принципам, закреплённым в ст. 10.
52. Таким образом, имело место нарушение ст. 10 Конвенции.
II. Другие предполагаемые нарушения Конвенции
53. Наконец, Заявитель обратился с жалобой по ст. 6 Конвенции на нарушение своего права на справедливый суд в ходе разбирательств в Московском городском суде и отсутствие эффективного средства судебной защиты по ст. 13 Конвенции.
54. Учитывая весь материал в своём распоряжении и в той степени, в которой обжалованные вопросы находятся в его компетенции и отличаются от вопросов, рассмотренных выше, Суд постановляет, что эти жалобы не содержат признаков нарушений прав и основных свобод, изложенных в Конвенции и Протоколах к ней.
55. Отсюда следует, что эта часть жалобы должна быть отклонена в соответствии с п.п. 3 и 4 ст. 35 Конвенции.
III. Применение статьи 41 Конвенции
56. Ст. 41 Конвенции гласит:
«Если Суд объявляет, что имело место нарушение Конвенции или Протоколов к ней, а внутреннее право Высокой Договаривающейся Стороны допускает возможность лишь частичного устранения последствий этого нарушения, Суд, в случае необходимости, присуждает справедливую компенсацию потерпевшей стороне».
A. Ущерб
57. Заявитель не выдвинул требований в отношении возмещения финансового или морального ущерба. Соответственно, нет оснований для их присуждения.
Б. Судебные издержки
58. Заявитель потребовал 4903,84 евро на покрытие расходов на услуги переводчиков и 270,88 евро на почтовые расходы, понесённые в рамках процесса в Суде. Он представил договоры на оказание переводческих услуг и почтовые расписки.
59. Правительство заявило, что некоторые расходы на оплату переводческих услуг относятся к документам неприменимым в национальных разбирательствах, и что в переводе национальных постановлений и решений не было необходимости, поскольку Суд их не запрашивал.
60. В соответствии с практикой Суда, заявитель имеет право на возмещение судебных издержек только в той степени, в какой было доказано, что они были фактически понесены и необходимы и являются разумными в отношении размера. Суд принимает довод Правительства относительно того, что часть расходов на переводческие услуги касалась документов, связанных с делом г-на Ходорковского, а не Заявителя, и поэтому не были фактически понесены. Рассмотрев материалы, находящиеся в его распоряжении, и выше изложенные критерии, Суд считает разумным назначить сумму в 4000 евро на покрытие расходов в ходе разбирательств в Страсбурге с добавлением любого налога, которым может облагаться эта сумма.
В. Процентная ставка
61. Суд считает справедливым, чтобы процентная ставка равнялась предельному ссудному проценту Европейского центрального банка, с добавлением трёх процентных точек.
НА ЭТИХ ОСНОВАНИЯХ СУД ЕДИНОГЛАСНО
1. Объявляет жалобу, касающуюся права Заявителя на свободное выражение мнение приемлемой, а оставшуюся часть жалобы неприемлемой;
2. Постановляет, что имело место нарушение ст. 10 Конвенции;
3. Постановляет
(a) что Государство-ответчик обязано выплатить Заявителю, в течение трёх месяцев с момента окончательного вступления данного решения в силу в соответствии с п. 2 ст. 44 Конвенции, 4000 (четыре тысячи) евро в качестве компенсации судебных издержек с добавлением любого налога, которым может облагаться эта сумма, с пересчётом в российские рубли по курсу на момент расчёта;
(б) что с момента истечения вышеуказанных трёх месяцев до момента выплаты на суммы, указанные выше, выплачиваются простые проценты в размере предельного ссудного процента Европейского центрального банка в течение периода выплаты процентов с добавлением трёх процентных точек;
4. Отклоняет оставшуюся часть иска Заявителя с требованием справедливой компенсации.
Совершено на английском языке и письменно заверено 4 апреля 2013 г., в соответствии с правилом 77 §§ 2 и 3 Регламента Суда.
Сорен Нильсен, Изабель Берро-Лефевр,
юрист секции председатель
